Источник - https://irin-krainov1.livejournal.com/268124.html САРАТОВСКАЯ КОНСЕРВАТОРИЯ.Литературный вечер к 125-летию Цветаевой в редких дневниковых записях КЛЯНУСЬ СТИКСОМ... Ну кто еще мог так поклясться, кто был против всяких правил и всем наперекор? Только она, великий русский поэт Марина Цветаева . «Отказываюсь — выть/С акулами равнин./Отказываюсь плыть —/Вниз — по теченью спин.» Написано в 39-м, но уже в 19-м она задыхалась и металась… В юности у меня было два бога – Достоевский, с его неудобной, словно видящей тебя насквозь прозой и - Марина, бьющая наотмашь ритмом, рифмой, словом, вся нараспашку, вся порыв. Прочитав однажды в чужом письме :«На заре морозной// Под шестой березой,// За углом у церкви,//Ждите, Дон-Жуан…», оглушенная, я тут же эти стихи запомнила. И побежала в нашу университетскую библиотеку, и переписала весь сборник ( это было единственное издание Цветаевой в те годы) в общую тетрадь, и с трепетом брала в руки невесомые папиросные листки с запрещенной Цветаевой белогвардейского цикла . «Лебединый стан» тайно приносил Вася-философ. Так вся Одесса звала уволенного за вольнодумство преподавателя технологического института, выпускника Ленинградского университета. И уже потом, в Саратове,неудержимо купила у спекулянта на две зарплаты ее серый двухтомник , обрекая семью на довольно длинный пост. В юности я Цветаеву не учила - летучие Маринины строки впечатывались в память, как стук каблуков по утренней мостовой. «Есть в стане моем офицерская прямость,/Есть в ребрах моих офицерская честь».С возрастом я обратила свои взоры к более мудрой, сдержанной Ахматовой : «Я научилась просто, мудро жить,/ Смотреть на небо и молиться богу…» Литературный вечер в Театральном зале Саратовской консерватории, две высокие статные женские фигуры в темном, эти стихи, эта проза… взбаламутили мою душу , дошли до самого ее дна и обнаружили там… юношескую, казалось, навек уже погребенную любовь к одному из Первых поэтов. -Вы столь забывчивы, сколь незабвенны. /- Ах, Вы похожи на улыбку Вашу! - Сказать еще? - Златого утра краше! /Сказать еще? - Один во всей вселенной! - читает актриса и преподаватель театрального института Анастасия Шаталина сильным низким голосом. Цикл «Комедьянт» написан Юрию Завадскому, будущему мэтру театра, а пока просто очень красивому молодому актеру. «Дружить со мной нельзя, любить меня - не можно!/Прекрасные глаза, глядите осторожно!» – предупреждает актриса словами Марины, которая, со всем неистовством своей натуры, тут же загляделась в эти «прекрасные глаза».И - последнее из цикла, о невозможности жизни здесь, с ним, пусть и желанным: «Сам Черт изъявил мне милость!/ Пока я в полночный час/ На красные губы льстилась -/Там красная кровь лилась». Светлана Никулина - актриса и преподаватель театрального института стихов читала не много. Подошла вдруг к краю сцены, села, свесив ноги, и запела тонким детским голосом притчу о боге. Запела по-простому, как пели, наверное, странницы, паломницы на Святую землю, калики перехожие. И с той же простодушной пронзительностью, что аж…до комка в горле. Текст в вариантах блуждает по Ин-ту. Видела с моралью на конце: «Спешите людям в бедах помогать -/И с нами может всякое случиться». У Светланы вариант несколько другой- бог простил трижды не узнавшую его женщину. Но к чему здесь эти незатейливые строки посреди блистающих россыпей цветаевской поэзии, не менее великолепных ее прозаических перлов? Ведь прелесть что такое! «Как вы называете этот дом? Я: - Дом Ростовых. Он: - Может быть, у вас есть "Война и мир"? Я бы с удовольствием... Хотя, собственно говоря... Уже лечу, сломя голову, вниз по лестнице. Темный коридор, бывшая столовая, еще темный коридор, бывшая детская, шкаф со львами... Выхватываю первый том "Войны и мира", роняю по соседству второй том, заглядываю, забываю, забываюсь... - Марина, а Икс ушел! Сейчас же после вашего ухода! Он сказал, что он на ночь читает три газеты и еще одну легкую газетку и что "Войну и мир" не успеет …» Светлана не читает дневниковую прозу Марины Ивановны. Она не доносит до нас слово, она сама становится ею – маленькой, в коротком черном платье, с ниспадавшей на глаза челкой, отчаянно голодавшей и мерзнувшей в «якобинской Москве», но отчаянной и веселой весельем висельника. Вот еще отрывок из дневника, блестяще прочитанный-проигранный (?) актрисой. «Я: — А дальше покушение на Ленина. Тоже еврейка (обращаясь к хозяину, любезно). — Ваша однофамилица: Каплан. Левит, перехватывая ответ Каплана: — И что же вы этим хотите доказать? Я: — Что евреи, как русские, разные бывают. Левит, вскакивая: — Я, товарищ, не понимаю: или я не своими ушами слышу, или ваш язык не то произносит. Вы сейчас находитесь на реквизиционном пункте, станция Усмань, у действительного члена Р. К. П., товарища Каплана. Я: — Под портретом Маркса…» И много еще таких отрывков - про службу, про командировку, про реквизицию. С горькой цветаевской иронией вывод, что поэт, если он действительно поэт, не способен ни к каким службам, командировкам, «торговлям», даже натурально-обменным путем. Потому что поэт, а в этом крылатом племени все не так, как у простых смертных. «Вы – с отрыжками, я – с книжками,/С трюфелем, я – с грифелем,/Вы – с оливками, я – с рифмами,/С пикулем, я – с дактилем». Только одно гнетет ее свободную душу: белая армия отступает, там ее муж, Сергей, неизвестно, что с ним, пустит ли его кто к себе на порог, обогреет ли, спрячет в случае нужды. Или… отошлет к соседям, как в той народной притче. Так вот почему она здесь! Одно мучит ее совесть: «Пока легион гигантов/ Редел на донском песке,/ Я с бандой комедиантов/Браталась в чумной Москве». Комедианты здесь не только «забывчивый» Завадский и его актеры. Вся большевистская республика представляется толпой комедиантов, невежественных,нахальных или изощренных, знающих, и оттого еще более опасных... Скорее к мужу! В Прагу, в Берлин,в Париж – куда угодно… Она узнала цену этой банде слишком рано, в первые же годы революции. О чем ее честные, острые, стремительные, как росчерк ее же строки, дневники. Спасибо чудным мастерам художественного слова из театрального института за радость узнавания. Зачем же, почему едет она снова к комедиантам , уже скинувшим свои смешные маски? Этот вопрос продолжает меня мучить. Ехала на смерть, и знала это. Куда ни кинь, везде клин. Ни эмигрантские литературные мэтры в Париже, ни московские таланты , ни большой ее заочный друг Пастернак… Ни кровом не поделились, ни ломтиком хлеба. Первый поэт России просит взять ее судомойкой в ваш дурацкий Союз в самый канун самоубийства! Шлет свой предсмертный материнский крик. Это нельзя читать без слез: «Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает. А меня — простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете — увезите с собой. Не бросайте!» И чем закончилось? 4 сентября Мур приезжает в Чистополь, останавливается у Асеевых, 10 сентября его сдают в чистопольский дом-интернат. «Не бросайте»…Рак совести, господа товарищи. Такой диагноз поставит им следующее поколение. «Отказываюсь — быть./В Бедламе нелюдей./Отказываюсь — жить./С волками площадей». Спектакль Светланы Никулиной (получился не просто литературный вечер, а маленький, с блестками юмора, с нарастающим трагизмом подтекста спектакль) - о революции, о гражданской войне, о молодой Цветаевой, когда оставалась еще надежда. Что там…там… Мы знаем конец истории. Но остались ее стихи и проза, торопливая, рваная, загнавшая своих коней проза, золотая ее проза, где она все равно - поэт. «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом». Правда. 125 лет назад она ворвалась в этот мир. Осталась! Ирина Крайнова, фото с сайтов